Дню памяти и скорби 22 июня посвящается эта подборка стихов

Виталий Львов

22 июня

Пятая застава

Прохлада короткой ночи - двадцать второго июня.
Личный состав весь в роще - сомнения и раздумья.
Может быть это учения? На траву легла роса.
Из штаба пришло сообщение - война через три часа.

На том берегу всё тихо, даже не лают псы.
И, непривычно громко, секунды считают часы.
Ох, как торопится время, на помощь нам вышел полк.
А может быть, всё же, учения? Уж слишком короткий срок.

Сереет. Туман ложится в беззвучную тишину.
Скоро рассвет заискрится, коровы пойдут к пруду.
Гул непонятный издали, похожий на длинный стон.
Кажется, будто в души к нам, гвоздём проникает он.

Гул начался за рекою и вот уже над головой -
Над зданиями заставы пронзительный бомбовый вой.
Будто июньский ливень, капля за каплей и шквал.
А ты перед ним бессилен - взрывы, огонь, пожар!

Шеренгою за шеренгой фашисты идут на штурм.
Звенят пулемётные ленты, целимся в грудь фигур.
Отрывисто лают винтовки, лица в грязи и кровь.
Немцы, идут как волки, стаями на огонь.

Клацают траками танки, это ещё не конец.
Связка гранат и задом в овраг уползает стервец.
Кричал политрук: "Держитесь!" За цепью, новая цепь.
Там на лугу гуляет, пулей свистящей смерть.

Вот у врага заминка, поняли, в лоб не пройдёт.
Стойте! Фашисты гонят перед собой народ.
Стрелять перестала застава, не поднялась рука.
Плакали женщины, дети, собой заслоняя врага.

Всех пограничники знали, этих людей из села.
Не выходя из боя, застава вся здесь легла.
Взяли заставу в клещи, понтоны вспенили БУГ -
Не было отступивших, их не сломил испуг.

Всего шестьдесят мальчишек, винтовки да пулемёт,
Но пожалели детишек, не стали палить в народ.
Вечная слава героям! Вечная память бойцам!
Война вероломная горем, как лезвием по сердцам.

Двадцать второго июня, ровно в четыре часа,
Мальчики пятой заставы, смерти смотрели в глаза.
Выросла новая роща, течёт в даль привычно Буг
Грозной Советскою мощью, выбит был вражий дух.

Двадцать четвёртое июня

Двадцать четвёртое июня -
Багрянит всполохом закат.
И то ли бомба, то ли пуля -
Пластает на земле солдат.

Жнивьё на ниве просит жатвы,
Но полыхает от огня,
Среди стеблей лежат солдаты
Не встретив завтрашнего дня.

Дымится хутор догорая
То полыхая, то чадя.
А по просёлку громыхая
Прёт крестоносная броня.

Казалось всё - Удача с ними.
На бляхе надпись: Gott mit uns*,
Но пока помнит мать о сыне
Ей слышится: Я, мать, вернусь!

Скрипя зубами, страх осилив
Он встал один и в бой пошел.
Он - безызвестный сын РОССИИ,
Но духом силу превзошел.

Горели танки на просёлке,
Пехота жалась в бугорки,
Патроны кончались в винтовке,
Он тогда поднялся в штыки

Здесь и один был в поле воин,
Даже немецкий генерал -
Его вниманием удостоил
И честь убитому отдал.

Не знаем мы ни чин, ни имя
Того погибшего бойца,
Он, неизвестен и поныне,
Но верят ждущие сердца.

Что это он - родной их близкий -
Из тех, кто без вести пропал,
Здесь безымян на обелиске,
Жизнь за Отечество отдал.

Это ему почёт и память
У стен державного Кремля.
Для безымянного солдата -
Могилой стала вся земля.

У неизвестного солдата
Огонь не гаснет никогда.
И в День ПОБЕДЫ, это свято,
Несут цветы, несут сюда...

Голобоков Михаил Григорьевич - отец автора стихов

Александр Голобоков

Рассказ отца

В Житомире 22 июня,
Бомбежка и ужас вокруг.
Немецкие танки, нету оружия,
Надежда на чудо, и вдруг:

Команда собраться, начать отступленье,
На десять бойцов получить
Бутылку с горючим - всё вооруженье,
К своим пробиваться, чтоб жить!

Три месяца так по ночам отступали,
По семьдесят, более в день!
От тех километров мозоль набивали,
Что не проходяща теперь.

Рассказы отца помню, словно, сегодня,
Жалею, что не уточнял,
То, как выходил он из окруженья,
Три раза в него попадал.

И всё-таки вышел к своим, хоть был ранен
И дальше попал в Сталинград.
Затем оборона, разгром, наступленье,
Победа и россыпь наград!

Татьяна Хвощевская

Скорбь

К 22 июня

А на мемориалах тишина,
Пронзают небо шпили обелисков:
Из прошлого протянута струна
И держит … держит … держит на с на низке.

Хотя мы от войны так далеко
И не творили ничего плохого,
Стоять пред обелиском нелегко:
За жизнь взыскает совесть очень строго.

Живём мы за всех тех, что полегли,
Не увидали родины свободной,
Покоя души их не обрели
И в вышине скитаются бездонной,

Слетаются на малый огонёк,
Зажжённый в честь их подвига навечно,
И смотрят, как мы вынесли урок
И не допустим ли войны беспечно…

Пусть мы не знали никого из тех,
Что после бойни много лет в могилах,
Война – одна из самых страшных вех,
Чтоб пропустить её бездушно мимо.

Такая боль – всей нации печаль –
Идёт из поколенья в поколенье,
Покуда помним, от каких начал
Мы получили право на свершенья;

Покуда воздаём погибшим дань
И жизнь завоеваньем почитаем,
А совесть памяти сильней кровавых ран,
И мы горюем, слёзы не скрывая.

Мы помним и всей нацией скорбим –
Скорбь ширится с теплом волны сердечной –
И обелиски бережно храним,
Но всё же нам не легче… нам не легче…

Военное детство,
или

Открытие Ада…

Репродуктор рожал роковые слова
И выплёвывал сухо и скорбно.
Только мы, малолетки, кричали: «Ура!»,
Все, кто старше, внимали безмолвно.

Но и взрослые сразу ужасный масштаб
Осознать не могли: мы же – сила
И не выросла в мире ещё высота,
Чтобы не одолела Россия!

Мы уверены были, что нашей стране,
С её армией мощной и флотом,
Поучаствовать в скоропостижной войне
Не удастся, конечно же, толком.

Отвернём супостатов к пределам границ –
Мы же справились в жуткой гражданской!
Но не видели беженцев пепельных лиц
И главкомов с растерянной ставкой.

И когда разбудило нас взрывами бомб,
Озарило тогда пониманье,
Что уже не защита наш собственный дом
И что страшное лихо настанет.

Нам открылось, что жизнь, и беспечность, и смех –
Погребло всё чернеющим Адом,
Горе намертво впилось, и слабых утех
Не хватало для тех, кто был рядом.

Уходили отцы воевать. Матерей
Мы теряли в разгуле болезней.
И никто не кормил беспризорных детей,
Обездоленных схваткой железной.

Самолёты, и танки, и все поезда
Шли на Запад, на фронт, для победы.
Мы, засохшие в щепку, могли иногда
Что-то ловко стянуть у соседа.

А потом нас ловили и гнали в приют –
Повзрослели мы вмиг в интернате
И надеялись: наших отцов не убьют,
Хоть немерена смертная жатва!

Каркал вороном чёрным, пугая и зля,
Кругляшок-репродуктор в столовой.
Мы молчали сурово, ведь наша земля
Подвергалась опасности снова…