Хворь

Евгения Ляшко (Широкая)

Одолела как-то одного царевича хворь неизлечимая. Уж все лекари царства в темнице томятся, никто вылечить царского сына не может. Послал тогда царь гонцов к заморским лекарям, а те бояться в гости ехать к такому грозному властелину, думают, что не сносить им головы. Закручинился царь, приходит к сыну в опочивальню, сел рядом и принялся безутешно рыдать. Царевич до этого неподвижно лежал, только в окно невидящим взором смотрел, а тут вдруг раздался слабый голос.

— Батюшка, что за горе с тобой приключилось?

Всхлипнул царь:

— Как мне ни плакать, ни сокрушаться коли моё единственное дитя при смерти? Никто за твою хворь браться не хочет.

Сын вздохнул:

— Сказывал ты мне батюшка, когда я совсем юнцом был, что от любой заразы можно избавиться. Разве не так это?

Приосанился царь. Вспомнил ту беседу, когда сам сына поучал, что никогда руки опускать не надо, что пока теплиться жизнь надо бороться. Утёр он слёзы и спрашивает:

— Давай-ка сынок, вспоминай. Когда это у тебя началось, что ты с кровати вставать перестал? Что тогда случилось?

— А чего вспоминать, я и сейчас о том же думу думаю.

Дивится царь:

— И что же это у тебя за дума такая окаянная, что тебя добра молодца на лопатки уложила?!

— Полюбилась мне одна девица...

Перебил царь:

— Делов-то! Обвенчаю и хвори твоей сердечной конец!

— Если бы дело было только в этом, я бы уже давно к тебе батюшка пришёл, да благословения испросил.

Хмурится царь:

— Неужели замужнюю бабу приглядел?

— Нет. Что ты. Грех ведь это. Юная незабудка моя Настасья.

Потирает руки царь:

— Добуду я тебе твою Настасью. Говори кто такова эта дивчина? Соседских царевен с таким именем не припомню.

Еле слышно отвечает сын:

— Не царских она кровей батюшка. Может быть, крестьянка моя любимая Настасья. Увидал я её у нас в стольном граде на ярмарке. С тех пор ни есть, ни спать не могу. Всё может поделать царевич и будет исполнено. Да невозможно царскому отпрыску выбирать спутницу по сердцу.

Будто упало внутри всё у царя, сидит, словно наковальней придавило, а мысли пчелой жужжат: «Или счастье сыну обустрою, но без царства оставлю, или в гроб загоню, запретив жениться. Один исход без наследника государству быть. А коли так, то завоюют государство наше, как только с возрастом ослабну».

Стала поджимать царя тоска зелёная. Хоть топиться идти. Тут он глянул на сына своего, и вспомнил ещё один урок, который ему давал. Приободрился царь и говорит:

— Сынок, помнишь, мы с тобой как-то задачку решали? Когда молодец один после ученичества у мастера хотел на работу устроиться, да не брал его без опыта никто.

Кивнул царевич:

— Как же. Помню. Невозможно устроиться на работу без опыта, а, не работая, опыта то и не получить.

— А ответ у этой задачки помнишь?

— Гнать такие мысли взашей надобно. Ибо человек сам себя убеждает, что он слаб.

Умолк вдруг царевич. Пораздумал немного и на локтях приподнялся. Взглянул он на царя и спрашивает:

— Батюшка, неужто я сам себя так на лопатки уложил?

— Тебе виднее, сынок. Что делать-то будем? Если так сильно она тебе в сердце запала, то отпускаю я тебя от обязательств царских.

Сел царевич на кровати:

— А я и не спрашивал её. Вдруг откажет? Я ведь по обоюдному согласию хочу семейное счастье строить.

— Тут уж я тебе не советчик. Ты как я вижу, поправляться стал. Сам разберёшься. А мне вон надо лекарей из темниц выпустить, да письма родственникам писать, кто приемника мне из детей своих прислать сможет.

Встал царь и вышел. Царевич поднялся с кровати. Расправил плечи. Вольготно ему дышать стало. Хочешь, сватайся, иди. Не хочешь, не иди. Опять он волен решения принимать. «Благодарствую, батенька за науку» — подумал царевич и снарядился свататься.

На другой день сыграли свадьбу. Настасья та из боярских дочек оказалась, не пришлось царю другого приемника искать. Свататься молодец в простом одеянии пошёл, она согласие дала, а как открылось, что сам царевич это, то-то радости у родителей было.