Неделю назад я представила вам интересный случай работы с клиенткой, где связалась тарелка манной каши в пять лет с бабушкиными угрозами «не будешь есть кашу, станешь лёгкой и унесёт ветром», нападение пьяного соседа в подростковом возрасте и уход отца добровольцем на СВО во взрослой уже жизни сейчас. Такие «сцепки» всплывают в психотерапевтической работе постоянно, практически во всех случаях. И это актуализировалось в значительной степени в условиях пандемии 3 года назад, когда клиенты стали обращаться с психосоматическими симптомами как осложнением после перенесенного ковида.
И в значительной мере проявилось, когда стали обращаться за психологической помощью беженцы, которые много чего натерпелись и насмотрелись. На фоне общей актуализации темы работы с тяжелой психологической травмой всё чаще стал возникать вопрос о том, что люди, перенесшие, казалось бы, одинаковые по своей травматичности события, реагируют на эти события по-разному. Кого-то эти события психологически «убивают», кого-то делают сильнее, кто-то вообще их особо не замечает, так как занят в это время другими, значительно более важными для него делами. Как это происходит, и от чего зависит, является на сегодня предметом дискуссии специалистов - психологов и психотерапевтов. Хочу поделиться своими наблюдениями.
Сначала приведу известное многим специалистам упражнение, которое дается на тренингах, где работают с базовыми эмоциями.
Участнику, который выходит на демонстрацию упражнения перед тем, как его сделают в парах, предлагают представить, что ему 4 года, он разбил коленку и пришел домой к маме. Тренер играет маму и демонстрирует четыре варианта поведения:
- Карающая мама ругает малыша за то, то он был не осторожен, угрожает «намазыванием» коленки зеленкой, мажет коленку, и когда малыш плачет и кричит, объясняет, что это потому, что он «сам виноват». Разбитая коленка становится наказанием
- Гиперопекающая мама причитает, плачет вместе с малышом, паникует, что он занес инфекцию, и «случится беда». Пугает при этом ребенка, и он в ужасе от происходящего. Разбитая коленка становится трагедией.
- Безразличная мама занята своими делами. «Ну разбил коленку. Ну «до свадьбы заживет». Иди, помажь чем-нибудь. Что, не видел, как я это делаю? Я занята сейчас». Разбитая коленка - это не важно.
- Поддерживающая мама спокойно сочувствует ребенку и обучает, как поступать в ситуации, если разбил коленку: «Тебе больно? Иди ко мне, мой хороший. Давай посмотрим, как полечить твою коленку». Обнимает, успокаивает, предлагает подумать, как полечить коленку, предлагает самому помазать, дует, если щиплет, и ребенок просит подуть. Хвалит, что ребенок такой молодец и умеет о себе позаботиться, если ушибся или порезался. Напоминает, что всегда готова помочь, если нужно. Разбитая коленка – это больно, это мелкая неприятность, с которой можно вместе справиться, боль пройдёт, и всё будет хорошо.
Родители как-то поступают в разных наших детских ситуациях. Мы при этом делаем выводы о происходящем. Но выводы мы делаем не только ситуационные. Родители своими действиями дают нам мета-сообщения. Мы не осознаем, но присваиваем их на долгие годы, иногда на всю жизнь. Приведённые выше в упражнении четыре варианта поведения несут четыре мета-сообщения, формирующих соответственно очень разные выводы о себе у ребенка, которыми потом руководствуется в своей жизни взрослый:
- Когда разбитая коленка – это наказание, то «ты плохой, сам виноват в своих проблемах, жизнь будет тебя наказывать». Более узкий контекстуально вывод касается непосредственно здоровья. Если заболел, то ничего хорошего не жди. Лечиться больно, опасно, не жди позитивного от медицины и врачей.
- Когда разбитая коленка – трагедия, то «я несчастный, в моей жизни всё время происходят катастрофы, «вселенная недружественна и опасна», всё плохо, я неудачник». А по поводу здоровья возникает множество страхов, «заболею и умру», «у меня рак», «у меня что-то страшное», к врачам не пойду, очень страшно, «ужас, ужас»», и так далее. Это может быть постоянное хождение по врачам и сдача анализов или наоборот игнорирование болезни из сильного страха. «Лучше не знать. Умру так умру».
- Когда разбитая коленка – это не важно, то вывод делается, что «я не важен». Дела важнее, другие люди важнее. Какая разница, что со мной? А по поводу здоровья игнорирование симптомов, запускание болезни, не обращение к врачам, пока скорая не увезет на экстренную операцию.
- Когда разбитая коленка, это неприятность, с которой вместе можно справиться, боли уделяется внимание, появляется понимание, что боль – это важный сигнал, нужно позаботиться о себе и обеспечить себе комфорт, то формируется вывод: важно, что со мной происходит, как я себя чувствую. Если мне больно или неприятно, то нужно позаботиться о том, чтобы было приятно и комфортно. Близкий человек – это помощь и поддержка, семья – это надежный тыл. Здоровье - это важно, мои чувства – это важно. Можно обратиться за помощью, чтобы обеспечить безопасность и комфорт. Вселенная дружественна и полна ресурсов.
Ситуация с коленкой универсальна. Каждый в детстве падал, разбивал коленку и проходил через реакцию родителей, которая являлась по сути моделью всех остальных реакций на другие жизненные неполадки чада: невыученных уроков, двоек, конфликта, а то и травли одноклассников, ссоры с другом или друзьями, потери вещей или денег.
По факту отношение к жизненным ситуациям формируется в родительской семье этими ежедневными «разбитыми коленками» в данном случае я уже их считаю именем нарицательным. Родительские предписания формируют и отношение к травмирующим ситуациям, вернее закладывает основу того, будут ли они травмировать. Или насколько сильно они будут травмировать. Более того, ежедневно работая с тяжелыми психологическими травмами, я обратила внимание на то, что самую сильную эмоциональную реакцию вызывает не сам опасный для жизни и здоровья эпизод, а то, как себя при этом повели близкие или значимые люди. И эта реакция, это поведение близких или значимых людей определило степень травмированности и всё дальнейшее развитие событий.
Работаю с психологической травмой, полученной 20 лет назад при пожаре. Девочку-подростка 15 лет вынесли пожарные, она физически почти не пострадала. Надышалась дымом, немного поцарапалась, когда упала балка, ожогов не получила, но сильно испугалась. Оцениваем по десяти-бальной шкале страх по поводу разных травматических эпизодов этой ситуации. Картинка «огонь рядом» - 5-6 баллов, крики людей вокруг – 6-7 баллов, картинка «маме плохо, мама задыхается» и мамин сиплый крик – 10 баллов. И у женщины, которой тогда 20 лет назад было 15 лет, проблемы в отношениях с мужчинами, «маму нельзя оставить», у мамы слабое здоровье, надо всё время спасать маму. И обратилась она ко мне именно с проблемой в отношениях. А тема мамы возникла в процессе работы. И никак клиентка не связывала свои постоянные метания между мамой и очередным молодым человеком с пожаром двадцатилетней давности. Она вообще не помнила пожар, не думала о нём. И никто тогда не сказал, что надо к психологу обратиться, об этом в те годы и не задумывались. А на пожар мы вышли в процессе работы, благодаря тому что картинка, что маме плохо, вызвала ассоциацию едкого запаха дыма, и сиплого маминого крика.
Ситуация 25-летней давности. Семья попала в шторм на пароме. Они с автомобилем погрузились на паром, и была сильнейшая качка, папа был за рулём машины, а мама с двумя детьми были на палубе. Шторм был действительно сильный, была угроза утонуть, если паром перевернется. Моему клиенту тогда было 12 лет. Работаем с проблемой страха негативной оценки руководства. Выходим на травматический эпизод на пароме. Никто не тонул, сильно покачало, укачало, клиента тогда вырвало. Но не от качки, как выяснилось, а от маминых обвинений в адрес папы: «Зачем он приехал на паром, теперь они все погибнут, он ей всю жизнь сломал, и т.д.». И травмировало клиента это. Страх сделать ошибку оказался по интенсивности 9 баллов и вообще был на уровне вопроса «жизни и смерти». А страх от сильной качки 6 баллов. Конечно, мы перерабатывали оба травматических эпизода. А вышли на них через вкус рвоты. Клиент ситуацию с паромом забыл. Сильно удивился, когда вспомнил.
Это я привела две достаточно типичные бытовые ситуации, которых много у психологов в практике. Приведу ситуацию, с которой реже обращаются, потому что очень страшно, жутко, больно, невыносимо. Ситуацию инцеста. В последнее время мне часто приходится работать с инцестами. Женщины стали обращаться, так как тема психологической помощи интенсивно популяризуется в сми, о работе психологов снимают сериалы, да и сами психологи активно продвигают свои услуги, в крупных мегаполисах стало модным обращаться к психологам. Слух о том, что я за один раз снимаю тяжелые психологические травмы привел ко мне достаточно много клиенток, переживших инцест в детстве.
Клиентке 44 года. История 37-летней давности. Девочку с семи с половиной лет насиловал отчим, когда мама была на работе, и девочка оставалась с ним дома. Интенсивность эмоциональных реакций: эпизод насилия – 7 баллов, эпизод, когда она идет по коридору, и отчим выходит из своей комнаты и направляется к ней – 8 баллов, эпизод, когда мама уходит на работу, девочка кричит: «мама, не уходи, не оставляй меня с ним», а мама уходит и говорит: «не капризничай! Что за глупости, как тебе не стыдно, ты уже большая!» - 10 баллов. Там ещё много эпизодов, реально опасных для жизни и здоровья, но все они меньше травмировали, чем мамино поведение по отношению к ребенку.
Семья беженцев из Запорожья. Муж, жена, двое сыновей четырнадцати и полутора лет. Работаю со всеми. У троих старших тяжелая психологическая травма, у младшего испуг, вызванный маминой сильной эмоциональной реакцией на травматический эпизод и последующие события. Все трое побывали в одних и тех же ситуациях вместе. А травмировали их разные ситуации, и работаем мы с совершенно разными эпизодами. Они две недели сидели в подвале дома под обстрелами, на глазах у них погибали люди, кто от пули, кто от мины, кто от инфаркта.
Мужчину 42 лет травмировало то, что он увидел, когда выбрался из подвала и пошел искать еду. На его глазах подорвалась на минах семья в автомобиле с детьми. Женщина была похожа на его маму. Мама осталась на Украине. Лицо женщины и взрыв - 10 баллов. Голодная семья в подвале 8 баллов. Упавшая рядом балка – 4 балла.
Его жену 40 лет травмировало то, что они «сидят в подвале, её младшему всего полтора года, ему бы жить и жить, а они неизвестно, выберутся или нет», - 10 баллов. Смерть пожилого мужчины в двух метрах от нее от инфаркта – 7 баллов. Звуки выстрелов и взрывов вызывали панические атаки. Внешний триггер – звук, внутренний триггер - сжатие, запускающее, выше приведенный в кавычках, текст внутреннего диалога.
Панические атаки у подростка возникали, когда на него повышали в школе голос. Травмирующей ситуацией было то, как он полгода назад вывозил за рулем старых разваленных жигулей родственников из села, плохо вёл машину, но больше было некому, и на него кричали, что он «не туда свернул, резко тормозит, а вокруг звучали выстрелы, и было мало бензина, - 9 баллов. Но он смог доехать до соседнего села «не помнит как», а там двоюродную сестру с племянниками забрал дед, и ему «спасибо не сказали» - 10 баллов. И мальчик став выбираться к родителям. А когда родители его встретили, то «даже не спросили, как он. Я никому не нужен» - 8 баллов. Когда «умер пенсионер, мама прижала к себе мелкого и отвернулась», - 8 баллов. Выстрелы, взрывы, - «не знаю. Балла 4-5».
Так по-разному субъективно реагируют люди на происходящие реально опасные для жизни и здоровья ситуации. Через неделю мы продолжим разговор о реакциях на травматические эпизоды.
Инна Силенок - главный редактор, психолог, президент МОО РПП, член Союза писателей России, психотерапевт Европейского и Всемирного реестров, Мастер-тренер НЛП, эриксонианский гипнотерапевт, г. Краснодар
