Мой любимый водонос

Фарида Кудаева

Нужно было идти за водой к роднику: водопроводная замерзла. В позапрошлом году в отвесном склоне горы над речкой пробилась родниковая вода, и люди проложили к ней тропу, но она была опасна в зимнее время. Можно было сорваться вниз.

Ветви деревьев в саду, через который девушка пробиралась, согнулись под тяжестью застарелого иглистого инея, на поверхность которого лег ночью выпавший снег. Идти было тяжело. Она была первой, и снег достигал колена.

Ноги быстро устали. Одной рукой она держала ведра, которые при стуке издавали неприятный звук, отдававшийся эхом: это пугало, вызывая тревогу в душе. Другой рукой она придерживала подол длинного платья, выглядывавшего из-под короткого пальтишка. Испарина, выступавшая на лбу от дыхания и усилий, которые она прилагала, чтобы выйти к протоптанной дороге, обжигала холодом лоб. Ей приходилось морщиться. Лицо, стянутое морозом, болело. Ее маленькая фигурка покачивалась на холодном ветру. Иногда с деревьев ветром сдувало снег, падавший прямо на нее. Она отряхивалась и продолжала путь в надежде, что все скоро закончится, как только она выйдет к тропинке.

— К добру ли? С пустыми ведрами встречаешь, чтобы шарахались от тебя, как от прокаженной? Ты не знаешь, что так нельзя делать? Подождала бы, пока я не пройду, — крик соседки, старой девы, тоже напугал ее своей неожиданностью. Она всегда кричала, кричала везде и на всех. Зная, что ей нельзя перечить, девушка остановилась, уступая дорогу, но при этом занесла руку с ведрами за спину, боясь ее гнева. Девушка, ее звали Зауритой, боялась эту женщину, которая приходилось ей еще и двоюродной тетей, поэтому старалась часто не пересекаться с ней. А если не удавалось избежать встречи, то останавливалась и ждала, пока та не скроется из виду.

Одинокая ворона, каркнув, пролетела низко, где-то вдали раздался ленивый лай собаки, который вскоре затих, а на дороге показались первые подводы с мешками пшеницы. Она съежилась от вида вороны, но жалость к ней пересилила страх (опять страх) перед тем, что она накаркает беду. В птице была какая-то тоска, происхождение которой можно объяснить только тем, что она отбилась от стаи и тоже одинока в этом пустынном зимнем мире.

Ночь отступала неохотно, завеса стала постепенно рассеиваться, все вокруг прояснялось. Дорога, припорошенная снегом, таила опасность: дети вчера ее раскатали, превратив в ледовую дорожку. Опять ее охватил страх, страх упасть и повредить себе что-то: либо ногу, либо руку.

Заурита осторожно шла по дороге, думая о том, что нужно наполнить все емкости водой для готовки, стирки, скотины, да мало ли еще для чего потребуется она в хозяйстве, когда перед ней встала огромная белая собака, сливавшаяся со снегом. Испугавшись, девушка быстро засунула руку в карман пальтишка и достала оттуда хлеб, прихваченный ею, чтобы по дороге поесть, и кинула ей. А она, равнодушно вильнув хвостом, отошла от нее и пошла своей дорогой. Заурита вышла из оцепенения и тоже продолжила путь, все еще не веря, что от нее не надо ждать опасности. Дойдя до поворота, девушка оглянулась и увидела другую собачку, черную, с белыми пятнами на груди и лапах, поедавшую брошенный ею хлеб. Она сторожила колхозный гараж, откуда иногда уходила и бродила по окрестностям в поисках еды.

Еще несколько метров, и Заурита окажется у заветного родника, вода будет набираться медленно, но это не так страшно. Страшно, когда приходят старшие за водой. Их надо пропускать, а так можно опоздать и на первый урок.

Девушка опять обернулась на шум и увидела, что на нее несется та самая белоснежная собака. Она быстро отскочила в сторону, чтобы избежать столкновения, но неудачно. Зарывшись в снег и боясь даже пошевелиться, Заурита лежала, в очередной раз оцепенев от страха, когда она услышала знакомый веселый голос:

— Тебе не нужна моя помощь? — на нее озорным взглядом зеленых глаз смотрел Леонид Этуев, школьный друг, служивший в армии.

— Это твоя собака?

— Процион? Моя.

— Она ростом с нашего теленка. Почему Процион?

— Ты не хочешь встать? И легче было бы разговаривать. Так, Сириус — слишком звучно.

— Ах, да, звезды из созвездия «Малого Пса». Помнишь, как мы смеялись над тем, что в созвездии «Большого Пса» есть звезда Каникула?

— Помню, - произнес он мягко, будто сожалея о прошлом. - Собачка - в переводе с латинского. Как не помнить, как мы работали над картой звездного неба… - Он начал подтрунивать над ней: над ее все еще заспанным видом, над тем, как она достала кусок хлеба из кармана и кинула его собаке.

— Ты еще посмейся над тем, как я упала, — сказала она, сидя все еще в сугробе и кидаясь в него снежком. Утро принесло с собой не только душевные муки, но и радость, которая разрушала все страхи.

Через полтора часа все емкости в доме были наполнены водой, а она даже и не понимала, почему нет усталости. Леонид осторожно спускался по скользкой тропе, набирал воду, а она нетерпеливо ждала его наверху. Хотелось болтать и болтать: они же год не виделись.

— Странно, Леонид, почему никто не идет к роднику? — спросила она его, когда несли последние ведра.

— Почему странно? Разморозили большой водопроводный кран возле Соновых, вот все туда и идут.

— Почему ты мне не сказал?

— Но так нам никто вроде и не мешает поговорить.

— Леонид, а вдруг тебя папа увидит? Я боюсь, что он неправильно поймет.

— Ты ему скажешь, что мы с тобой просто друзья. Знаешь, если так рассуждать, то с утра все ваши соседи видят, как я несу твои ведра. И они тоже могут неправильно понять…

…Хмурое воскресное утро раздражало. Она шла за водой сквозь дымку тумана. Все еще хотелось спать. Лицо Зауриты было таким же хмурым, как неприметное осеннее утро. Еще и старая дева, которая тоже шла за водой семенящими шагами с коромыслом на плече. Ведра на нем раскачивались в такт походке, и, казалось, что они вот-вот слетят с него. Девушка только приготовилась ей ответить грубо, если та опять по привычке начнет кричать, когда Маржан, так звали ее, сказала участливо:

— Ты бы еще поспала немного, небось, устаешь на учебе.

Вот кто поймет этих людей до конца? То они коварные, то безобидные, то возвышенно глубокие, то приземленно поверхностные. То они такие, как Маржан, злобные, то милые.

Заурита надеялась, что, кроме Маржан, никто рано к водопроводному крану не придет. Так она быстрее управится со всеми домашними делами и вернется пораньше в город. Два последних рейса обычно переполнены студентами, возвращающимися на учебу в Нальчик. И так уже второй год.

Пока вода набиралась в одно ведро, во второе плавно осел, упавший с огромного ветвистого дерева, стоявшего рядом с краном, пожелтевший лист. Она только протянула руку, чтобы его достать, как кто-то опередил ее. Заурита подняла голову и заглянула в улыбающиеся зеленые глаза, которые были так близки к ее лицу.

— Каждый раз будем встречаться именно тогда, когда ты за водой идешь?

— Леонид? А где твоя собака? — стараясь скрыть свое смущение, она обратилась к нему.

— Я сегодня без нее. А ты каким рейсом в город уезжаешь? — спросил он.

— Двухчасовым. Но сейчас тебя папа может…

— Знаю, меня папа твой может увидеть, но ты ему мило-мило улыбнешься и объяснишь, что я твой старый друг, который пришел тебя повидать после службы.

— Он точно не поймет меня. Дальше тебе нельзя. Я сама отнесу, дай ведра, — сказала она и решительно протянула руки. Но он, смеясь, понес их до ее ворот. И так много-много раз за утро.

— Ты все ещё боишься? — спросил он её.

 — Да, боюсь.

— Чего?

— Боюсь провиниться, Леонид. Боюсь людской незаслуженной молвы, боюсь Маржан, боюсь быть непонятой, боюсь огромных собак, каркающей по утрам вороны, крика совы среди ночи. Они и утро мое, и ночь мою делают зловещими. Иногда звездное небо мне кажется «бездной злых огней», а иногда так и хочется пробежаться по Млечному Пути…

— А меня ты боишься? — прервал он её.

— Тебя не боюсь. Ты страхо-отвод, — сказала она ему и смело посмотрела на него. Его взгляд (О! эти потемневшие разом малахитовые глаза) был настолько выразительным, что она на мгновение замерла.

— Я всегда буду рядом с тобой. И даже тогда, когда буду далеко, знай, что я живу, потому что есть ты.

— Это как?

— Когда-нибудь поймешь.

«Боюсь, что когда-нибудь ты можешь не появиться передо мной так же неожиданно, как сегодня, как много раз до этого», — добавила она мысленно, наблюдая за ним. А он нес ее ведра, наполненные до краев водой, мило болтая.

Еще много воскресных дней она ходила за водой. Времена года сменяли друг друга, он иногда появлялся перед ней неожиданно, иногда пропадал надолго. Леонид всегда приходил веселый, успевал рассказать о себе все и, когда она в шутку называла его своим личным водоносом, неизменно говорил: «Наши предки встречались именно у родника. Парни караулили девушек, когда они с кувшином на плече шли к роднику и заговаривали с ними». «Неправда, — не соглашалась она, — они знакомились на свадьбах. Парень приглашал на танец понравившуюся девушку, если та отвечала взаимностью». И он обещал, что когда-нибудь обязательно пригласит ее на танец.

Как-то Заурита прыгнула неудачно с высоты и сломала ногу, а он, случайно узнав о несчастном случае, приехал и целые дни проводил в больничной палате, ухаживая за ней. Отец девушки, услышав об этом, решил с ней поговорить:

— Этот парень — сын моей четвероюродной сестры, мы родственники.

Он перестал приходить, когда узнал о предполагаемом родстве. Она слышала, что он женился неудачно два раза, а потом, оставив всех, уехал навсегда.

Каждый раз, когда Заурита вспоминала его, она читала стихи Хайяма:

За гранью мира ищут и за пределом дней

Скрижаль, калам и небо, бездну злых огней.

Но мой наставник мудрый шепнул однажды мне:

«Скрижаль, калам и небо, и ад в душе твоей».*

Теперь-то Заурита точно знала, что она сама — хозяйка своей судьбы. Знала, потому что в ее жизни был он - человек, которого обманом прогнали из нее тогда, когда девушка больше всего нуждалась в нем, своем любимом «страхо-отводе». Вот уже два десятка лет она ищет его, но никто не может сказать, где он и как сложилась его жизнь.

*Скрижаль — психология жизни.

Калам — философия жизни.

Небо — Всевышний.

Ад — все страхи, которые живут в героине.