Малая Родина

Инна Силенок

Сегодня о родине. Именно с маленькой буквы, потому что о Малой Родине. Месте, где ты родился. Или провёл детство и потому его хорошо помнишь, оно снится, там всё начиналось.

Когда я думаю о синхронистичности по Юнгу, то чаще всего это события, которые происходят со мной и ещё с кем-то. Параллельные, похожие, об одном и том же в каком-то глубинном смысле. Эта неделя принесла мне именно такие события.

Мы с мужем каждый год ездим в Крым. Уже много лет. Меня тянет сюда. Мне здесь хорошо. Именно на Южном берегу. Как только мы въезжаем на территорию, где появляются пирамидальные кипарисы (надо же, как в детстве «заякорилось»), у меня в сердце появляется трепет, губы растягиваются в улыбке. И эта улыбка присутствует на лице практически всегда, когда мозг не занят какой-то проблемной доминантой. И даже при этом, стоит посмотреть на какую-то часть крымского пейзажа – море, хвойные растения, цветущие кустарники, розовая глина на дорожках, скалы в море, очертания Ай-Петри, магнолия, - улыбаюсь, не зависимо от всех проблем, забот, задач, их масштаба, самочувствия. Улыбаюсь. Радуюсь той детской радостью, которая бывает только здесь. И осознала я это не так давно.

Мы – грозненцы - лишились Малой Родины. Нас раскидало по миру. Лихие девяностые, развал Союза, смена строя, - это ударило по всем нашим соотечественникам. Нужно было начинать жить заново. У грозненцев к этому добавилась война. И пока люди из других более стабильных регионов пытались встроиться в новый уклад жизни, подтянуть связи, разобраться с приоритетами, мы были в сложнейшем миграционном процессе. Мы переезжали, - кто когда и куда, - это очень по-разному. Поверить в то, что придется уехать из любимого города, было нелегко, а для меня вообще невозможно.

Уезжали в разное время. Кто-то успел продать квартиры и дома, кто-то бросил всё, что было нажито в советское время, и спасал жизнь свою и детей. Большинство именно «уезжали», а не «переезжали». Не куда-то, а от чего-то. Даже если удавалось как-то выстроить в своих мыслях дальнейшую жизнь, представить себе, где и как можно будет работать на новом месте, с кем общаться из «прошлой жизни», - маховик раскрутился так, что все наши планы оказались иллюзиями, друзья были в стрессе от количества перемен и полнейшей непредсказуемости и помочь на новом месте особо не могли, - взрослая жизнь наступила резко, жёстко и бесчеловечно. Для всех.

Говоря о «взрослой жизни» я имею ввиду не возраст, конечно, а самостоятельность. В советское время самостоятельность была достаточно условная. Родина и партия заботились о гражданах страны настолько, что самостоятельность появлялась в пределах «длины поводка» или в границах клетки – кому как ближе по метафоре. Всем были заранее уготованы типовые жизненные сценарии, и если выбрать один из них, следовать ему, играть по правилам, то можно было успешно в определенном возрасте получить квартиру, обставить её типовой мебелью, получить повышение на работе, и так далее и тому подобное. При этом были идеалы, перспективы, но самостоятельность мышления не приветствовалась. Мыслить нужно было «правильно». И действовать нужно было «как принято». И это вознаграждалось как минимум почетной грамотой. И пенсией, на которую можно было прожить. Не то чтобы хорошо прожить, но купить всё равно было нечего, - «а что старикам нужно?»…

В один день всего этого не стало. Нужно было выживать. Как – уже не понятно. Если говорить о моём поколении, то мы только закончили ВУЗ, и «взрослая жизнь» наступила своевременно и естественно. У нас была энергия и готовность к переменам. В этом преимущество. Раньше мы бы получили распределение и переехали в другой город или остались в своём. По факту мы оказались с дипломом, войной в родном городе, молодой семьей, кто-то уже с детьми или ребенком, без жилья и с разными перспективами помощи и поддержки от родственников. Об этом можно долго писать и рассказывать. Газета психологическая, и я пишу о психологических аспектах той встряски тридцатилетней давности.

О смыслах в те годы мы не задумывались. Психотерапию никто не проходил. Психологическую травму и даже ПТСР получили практически все. Осознали это немногие. Выжившие получили навык справляться с трудностями, сделали выводы о себе и своей жизни, переоценили ценности, выстроили быт, освоили профессию и часто не одну и в большинстве не ту, по которой завершили обучение в Грозном. Страна большая. Нас разбросало от Калининграда до Находки, часть уехали в другие страны, но большинство перебрались в Москву. Кто-то сразу после ВУЗа, кто-то позже.

Мы работаем в разных отраслях. У многих из моего поколения уже есть внуки. Мы разные. Но у нас есть несколько общих качеств, которые не могли не появиться после всего того, что нам довелось пережить. Мы не загадываем на будущее. Стараемся не строить дальних планов. Все наши мечты и перспективы были когда-то настолько жестоко разрушены, что мы просто боимся, что это случится вновь. Мы это не осознаём в большинстве своём. Просто надолго не планируем. Я не говорю обо всех. Есть исключения. Но я у многих моих Грозненских друзей и знакомых заметила такую особенность. И я понимаю, почему так.

Мы неосознанно выбираем для себя что-то из тех счастливых беззаботных времен, - какие-то детали, похожие на нашу Грозненскую жизнь. Оказываясь в других городах даже проездом, мысленно сравниваем: «этот дом похож на дом в Грозном», «здесь тоже ходит трамвай», «поющие фонтаны как у Театра имени Лермонтова», «лебеди как в парке Кирова», «круглые кроны у клёнов как на аллее проспекта Победы».

Что такое идентичность мы в советское время не знали и не думали, хотя она у нас была гарантированная и качественно встроенная. Мы все чувствовали себя в полной мере гражданами СССР, октябрятами, пионерами, комсомольцами, коммунистами или беспартийными, студентами, потом молодыми специалистами, потом наставниками, потом пенсионерами. В лихие девяностые это исчезло разом, а для грозненцев и уроженцев других горячих точек была уготована новая идентичность, чреватая выученной беспомощностью и другими не очень хорошими последствиями – мы оказались «беженцами». Хотя не все чувствовали себя таковыми. Я вообще себя в этом качестве не осознавала, да и не пользовалась возможностью что-то получить от такого моего сценария. А мне и моим родителям (причем по отдельности, в разные места и в разное время) пришлось именно бежать. И я вообще всего лишилась, а родители кое-что всё-таки вывезли, включая мое пианино.

Идентичностей может быть много – в разных контекстах разные. Мы все россияне – кто остался в России, - а также женщины или мужчины, мамы, папы, бабушки, дедушки, дочери или сыновья. У нас есть профессиональная идентичность  (врач, учитель, бизнесмен, руководитель и т.д.). Люди переехавшие в течение жизни из одного города в другой, как правило не привязывают себя к месту рождения. Во всяком случае, такое бывает крайне редко. Мы – грозненцы навсегда. Это наша идентичность, общность, ценность и даже смысл. Это образ жизни, стратегии поведения.

Города и поселки меняются, перестраиваются, укрупняются, обретают новый облик. Возвращаясь на Малую Родину, где бы ты ни родился, ты каждый раз будешь замечать перемены, с радостью обнаруживать какие-то «островки детства» - старое дерево, скамейку в парке, заброшенный фонтан. Кому больше повезло – двор детства, школу, детский сад. В нашем случае это перестроенные дома или что-то на их месте. Школы, где я училась, больше нет. Мой двор восстановили, отреставрировали. Но это уже совсем не мой двор. Только я там не была. Я хочу и боюсь туда поехать. Сколько раз я слышала от земляков: «Это совсем другой город». А того города больше нет. Нет моей Малой Родины. Мне некуда вернуться для подведения итогов, перезагрузки. И некуда всем нам.

Но там была три дня назад моя подруга детства – моя любимая Женечка. И, включив видео, позвонила мне в вацапе, ходила по нашим детским достопримечательностям, вернее их заменам и отсутствию, всё мне показывала. А я смотрела и слушала её как в тумане. И думала о синхронистичности. Потому что накануне ходила в Алупку пешком. Я хожу туда каждый раз, когда приезжаю в Крым. Тянет с невероятной силой. Как домой. К себе домой.

Дом это важно. Даже необходимо. И это не просто квартира или дом как помещение. Это чувство. Которое не всегда осознаешь. Иногда оно возникает неожиданно. Ощущение, что здесь всё твоё – я не об имуществе. Я об аутентичности, подлинности, ценностях. Неотъемлемо твоё. Такое чувство возникает около старых друзей, в каком-то месте, иногда когда берёшь в руки какую-то вещь или чувствуешь какой-то забытый и очень знакомый запах. Ты дома. И никуда уходить не хочется. Хочется остаться здесь навсегда. Да, конечно, у нас всегда дела и заботы. Но здесь о них забываешь. Я не стану это называть счастьем, хотя тоже спорно. Для нас, лишившихся Малой Родины навсегда, это чувства дома и есть счастье. Думаю, не я одна так чувствую.

Когда Женечка ходила с включённым на телефоне видео по нашему грозненскому двору, я диссоциировалась от происходящего уже привычно. Писать громкие слова «чтобы не умереть от боли» не хочется. Не умерла бы, конечно. Боли потерь за жизнь было столько, что я обрела надёжный панцирь. Прошлый год унёс много дорогих людей. Люди для меня всегда были самым главным, потому меня и удивила моя тяга в алупкинский двор, куда мы с родителями ездили летом, потом приезжала бабушка, родители уезжали, мы с бабушкой оставались до конца лета. Алупка – это запах счастья, не связанный с людьми. Это запах моей второй Малой Родины. Она есть. И она не настолько изменилась, чтобы было больно. Где-то понемногу построили здания, какие-то деревья срубили, но это всё как-то незначительно, это не ранит, просто некая данность. И на какое-то время компенсирует главную потерю. Тот Грозный, который не вернуть. Никогда не вернуть.

Как удивительно совпало в этом году мое осознавание чувства Малой Родины, во время ежевечерних походов в Алупку с приездом Женечки в Грозный! Как подготовлено это было моими мыслями о том, насколько я ощущаю себя на Кубани не только его жительницей! Когда, оказавшись в онлайне, я ощутила себя везде одновременно, в силу того, что мы на горячей линии помогали людям со всей страны, и психологи, которых я координировала больше года, тоже были со всей страны. Год перевернул мышление всем, - не побоюсь такого глобального обобщения.        

Мы «переехали» поневоле в онлайн. Ещё одна эмиграция, теперь для всех жителей Земли, имеющих доступ к информационным технологиям и гаджетам. Кто-то это воспринял болезненно, а в ситуации с Грозненцами, я думаю, что это оказалось неожиданно мощнейшим восстановительным ресурсом. Да. У нас отняли Малую Родину. Нам невозможно собраться всем вместе и пройти по нашим любимым местам детства в силу разных причин – места сильно изменились, нас разбросало, денег не у всех достаточно на такую поездку.

Ресурс наш в том, что впервые за все эти годы мы оказались в равных возможностях с теми, у кого Малая Родина есть, а ещё у нас есть опыт выживания. И мы научились по-настоящему ценить жизнь и её простые радости не в год пандемии. Мы поняли, какое счастье, что все близкие живы и хотя бы относительно здоровы, давно. Ещё тогда, в этом аду девяностых, когда погибали или сходили с ума те, кто думал, что в Грозном можно остаться, всё пройдёт и начнётся нормальная жизнь. Мы осознали, что пока человек жив, ещё всё можно исправить, тогда, в эти непростые тридцать лет, когда теряли, находили, предавали, прощали, узнавали и принимали в новом качестве себя, своих старых друзей и знакомых.

Мы привыкли терять и жить дальше. Большая странная стая Фениксов, разбросанных по всему миру, узнающих «своих» не по цвету оперения и форме крыльев. Мы в пути. К себе. Долгом. Он всегда длиною в жизнь. И как у Паоло Коэльо должен завершиться у себя в родительском доме, где ты родился и вырос. Только мы от безысходности обрели его в своём сердце раньше многих. И в этом наша сила. Малая Родина в сердце. И то, что мы делаем, мы делаем с этим чувством. Чувством подлинности, своего, настоящего, родного, грозненского, находя его и собирая по крупицам в разных географических зонах, опознавая по детской счастливой улыбке на своём лице.