Мы – психологи Народного фронта - выехали из Краснодара на поезде рано утром. Смотрели в окно, радовались красотам кубанских пейзажей, думали о том, что нас ждет в этой поездке.
Прошлое посещение Северодонецка оставило острые впечатления. Обугленные дома, висящие провода, на улицах ни души, по дорогам ездить опасно, мы в бронежилетах. Надели их на въезде в город, для этого сопровождающие нас военные остановили машину, мы вышли. Нас предупредили от машин не отходить, везде мины. Один из военных стал ругать другого: «Где ты остановился?! Снайперов не зачистили, рядом дом…». Домом это назвать было сложно. Скорее обугленные руины, как и везде в этом несчастном, когда-то таком красивом Северодонецке, где мой папа 73 года назад пошел в первый класс…
Жители тогда – в июле прошлого года - были в бомбоубежищах, подвалах. Мы там с ними и работали, в темноте, сырости. Кто-то лежал прямо на полу на картонке, кому-то повезло, и у него был матрац. Люди жили без света, воды, готовили пищу на кострах, выйдя из бомбоубежища и рискуя жизнью. Жили большими семьями, объединившись по разным признакам, кто с соседями, кто с сослуживцами, кто просто по общим интересам.
А теперь мы приехали к этим, столько пережившим, людям снимать у них психологическую травму, которая уже, конечно, перешла у большинства в ПТСР. Дать им возможность жить нормальной жизнью.
Я знала уже, что город без связи, когда готовилась к поездке. Но я не представляла себе, что там сейчас на самом деле, хоть и видела год назад все эти руины, разруху, зияющие обугленные дыры на месте окон, трупы, горы строительного мусора, которые когда-то были красивыми домами, школами, детскими садами и поликлиниками.
Город был не просто без связи – то есть без телефонной связи и без интернета, без такси и с несколькими автобусами, на которых пару раз в день можно было доехать из близлежащих поселков на работу в Северодонецк и назад - домой. В городе не работали лифты. Люди вернулись в те свои квартиры, в которых можно было вставить окна и жить хоть как-то. Они ходили пешком на свой этаж. Мы ходили пешком на восьмой этаж, там мы поселились в квартире нашей коллеги – Ирины Росляковой, которая предоставила нам бесплатно свою квартиру, чтобы мы могли оказывать психологическую помощь жителям Северодонецка. Мы молодые, нам всем около пятидесяти лет – кому больше, кому чуть меньше. А бабулечки и дедулечки, которым за семьдесят и за восемьдесят лет, тоже поднимаются без лифта в свои уцелевшие остатки жилья. Понемножечку. Пролет… Еще один пролет… Но ДОМОЙ. К себе. Вот такой он теперь – их дом.
Мы приехали, поселились, перипетия дороги мгновенно утратили свою значимость на фоне того, что мы видели в городе, пока ехали к дому, где нам предстояли жить несколько дней. У нас была вода! От усталости мы не заметили бойлер, который можно было подключить (если знать как) и приняли все холодный душ. Мы успели до комендантского часа, мы купили по дороге на заправке продукты, но есть не смогли. Наелись впечатлениями. Еда осталась на завтрак. Завтра к 8 утра в администрацию города. А надо ещё понять, как её найти. Мы легли спать. Были слышны эпизодические выстрелы. Я заснула. Проснулась через три часа от того, что сильно «бахнуло», задребезжали стекла. Стрельба была непрерывно. Я опять заснула, а мои коллеги – Елена Гучетель и Наталья Фомина стояли на балконе и смотрели как вдали полыхает то, что мы отсюда слышим. Точно, как год назад в Луганске, когда мои коллеги Людмила Озерова и Гульнара Самсонова стояли на балконе своего номера и смотрели как вдали полыхает – украинские военные бомбили Луганск, но работала ПВО, до нас не долетало. А я спала. «А пули, что найдет тебя, ты не услышишь, а остальные мимо пролетят». На этот раз опять пролетело. Надо было выспаться. Завтра серьезный, важный день. И полная непредсказуемость.
Я проснулась в 4 утра, было уже почти тихо, редкие выстрелы как вечером до темноты, бойлер помог подключить сосед, когда я уже ложилась спать – коллеги позаботились. Горячая вода и свет – возможность зарядить телефон, который при отсутствии связи выполнял функцию часов и, как выяснилось позже, шагомера – это были две единственных составляющих напоминающих, что мы в 21 веке. Привела себя в порядок, разбудила коллег. Скоро идти пешком в администрацию. Нам объяснили, что есть один автобус, который идёт мимо нас как раз в администрацию, недалеко остановка, но мы решили прогуляться.
Мы позавтракали, вышли, отдали ключ соседке. Здесь так принято, - вдруг придут мастера что-то ремонтировать, - чтобы могли попасть в квартиру. И мы пошли, спрашивая прохожих, которые тоже вышли и шли пешком на работу, как пройти в администрацию. Они называли ее Горисполкомом. Шли по улице Центральной, которую все жители называют Советской. Вообще в городе есть уцелевшее советское, и люди эти старые атрибуты любят. Дорожат ими. Советское, сохранившееся со старых добрых времен до прихода к власти Украины, которая так жестоко с ними поступила. Памятник Ленину, старые названия, отношение к жизни и к друг другу.
До администрации быстрым шагом идти полчаса. Немногочисленные прохожие помогли найти дорогу, нас пропустили, проверили сумки, мы поднялись в кабинет зам главы города. Поговорили с Яной Юрьевной, нас распределили по участкам работы. Я осталась вести прием в администрации, люди записались на прием к психологу заранее и уже ждали. Елену повели в ПВР, где поселились в основном старики и остро нуждались в психологической помощи и поддержке. Наталью проводили в детский реабилитационный центр, где нужно было работать с детьми с ОВЗ. Договорились после 17.00, когда закроется администрация встреться в ПВРе и продолжить там работу уже втроем. Там можно работать допоздна, лишь бы успеть вернуться домой до комендантского часа.
Я начала вести прием. В первый же день я столкнулась со всеми проявлениями последствий тяжелой психологической травмы: агрессией, аутоагрессией, конфликтностью, категоричностью и непримиримостью «в одном флаконе», нарушениями опорно-двигательного аппарата в виде затруднений при ходьбе и постоянных падений, тяжестью в области груди настолько сильной, что затруднено дыхание и по симптоматике очень похоже на стенокардию, плаксивостью, которая проявляется постоянно при любом общении, вытеснением всего происходящего, как будто и не было, и так далее. И у всех страх. Тяжелейший страх…
На приеме девочка-подросток. Выписалась из психиатрической больницы, куда попала, так как резала себя – «модный» ныне селфхарм – не люблю эти иностранные слова – самоповреждающее поведение. Но резала она себя в моменты приступов острой тревоги, которая запускалась в моменты звуков выстрелов. Делаю свою авторскую версию ДПДГ, снимаю страх, возникающий внизу живота как холодная льдинка, который как импульс в момент звука выстрела включал раньше тревогу, а дальше – как снежный ком была реакция – слезы, метания, потом самоповреждение, потом – не помнит. Как раз выстрелы звучат «вовремя», как специально для проверки моей работы. Проверяем: страх не возникает. Тревога соответственно тоже. Можно дальше жить, учиться, строить отношения. Улыбается. Рассказывает о своем парне. Вижу, что теперь всё будет хорошо.
Через неделю продолжу рассказ о нашей поездке в Северодонецк в составе команды психологов Народного фронта.
Инна Силенок - главный редактор, психолог, президент МОО РПП, член Союза писателей России, психотерапевт Европейского и Всемирного реестров, Мастер-тренер НЛП, эриксонианский гипнотерапевт, г. Краснодар
