Ультра-краткосрочные методы работы с психологической травмой

Инна Силенок

Сегодня наиболее частым запросом, поступающим от клиентов, является запрос на работу с тяжелыми переживаниями. Иногда люди обращаются в ситуации острого горя, иногда с паническими атаками, сильной тревогой, потерей, длительной болезнью. Это психологические проблемы, которые возникают в результате переживания нескольких психотравмирующих ситуаций разной интенсивности на протяжении достаточно длительного жизненного периода, которые копились, и их воздействие росло подобно невидимому «снежному кому», так как произошли «сцепки» детских травм и новых ситуаций, пережитых уже во взрослой жизни.

Клиент не осознавал необходимость обратиться раньше, пришёл на приём, когда критическая масса переживаний и неприятностей превысила некий порог, - а он у каждого свой. И теперь важно помочь клиенту избавиться от того, что ему мешает жить. И здесь психологи и психотерапевты могут использовать разные подходы.

Можно сразу обозначить необходимость длительной работы, объяснить клиенту, что предстоит переработка многих травмировавших его ситуаций, ему нужно будет пройти путь осознаваний, получить ряд инсайтов, и это не происходит быстро. И есть клиенты, которые соглашаются на такой способ работы. Потом часть из них уходят с терапии, так как работать с неприятным, постоянно погружаясь в негативные эмоции, мысли, ощущения не хочется, надоедает. Незначительная часть клиентов при таком подходе к работе с психологической проблемой и психотравмой доходит до конца терапии.

Существует значительно более быстрый способ работы. Сейчас популярны краткосрочные методы работы с психологической травмой. В разных психотехнологиях они предусматривают разное количество встреч. Я предлагаю вариант психологического консультирования и психотерапии, когда мы за одну-три встречи перерабатываем всю цепочку. Чаще за одну, если клиент готов работать больше часа. На эту работу уходит, как правило, полтора-три часа. Я бы назвала этот метод ультра-краткосрочной работой с психологической травмой.

Частями я уже рассказывала о нем на страницах «Золотой лестницы». В этой статье я хочу уделить внимание еще одному аспекту работы.

Когда мы работаем с психологической травмой, условно мы можем определить четыре этапа нашей работы:

1. Сбор информации о травматических ситуациях клиента. Здесь мы, собирая информацию, должны выбрать из нескольких «мешающих жить» симптомов наиболее неприятный, беспокоящий, интенсивный.
2. Отследить в личной истории клиента проявление этого симптома, выйти на первый, найти самые беспокоящие.
3. Переработать все травматические эпизоды, проявленные этим симптомом, используя имеющийся у нас инструментарий. При этом мы постоянно работаем с возращениями, как я уже писала в серии статей этой рубрики.
4. Встроить позитивные убеждения, мысли, образ себя и заякорить их наиболее подходящим данному клиенту способом. То есть сформировать образ светлого будущего у клиента.

Встраивание образа светлого будущего у клиента

Когда мы переработали с клиентом травматический эпизод или травматические эпизоды, нам необходимо выйти на использование клиентом позитивной лексики, то есть нужно встроить клиенту новые убеждения.  Травматических эпизодов обычно бывает два, три, четыре и так далее. Даже был случай, когда я 15 травматических эпизодов перерабатывала. Бывает, что на этапе десенсибилизации и переработки травматических эпизодов клиент молчит, то есть, когда мы работаем по «скрытому протоколу» ДПДГ, а бывает, когда он вслух проговаривает обобщения из таблицы в классическом ДПДГ. В моей авторской версии ДПДГ я предлагаю клиенту проговаривать вслух все те слова, которые ему приходят по поводу страшных картинок, вызывающих сильные негативные эмоции, проявленные в виде неприятных ощущений в теле. Как я уже писала, он может говорить детским языком, или какими-то научными фразами, или используя ненормативную лексику, или как-то ещё. И по мере того, как мы перерабатываем эти травматические эпизоды, лексика клиента начинает уже меняться сама по себе.

Я в Северодонецке работала с матерью погибшего 17-летнего парня, его ранили, и потом он умирал, ему становилось всё хуже, и в результате он умер. И причём его забрали украинские военные куда-то в госпиталь, он умер в этом госпитале, мать не сразу узнала о его смерти, и его похоронили где-то в Киеве. Она не знает даже где, и по мере того, как мы работали, вначале звучали слова о том, что она «не знает, где его могила, что у него могила, наверное, заросла вся травой, и некому прийти на эту могилу, и некому положить цветы, и что вокруг никого нет из близких, кто мог бы поухаживать за этой могилой». То есть для неё тема того, что никто не может прийти на могилу, была одной из самых травмирующих. У нее, кроме этого, ещё трое детей, он старший был, и она как-то на фоне того, что занималась этими троими детьми, и у неё «муж, и мама, и куча родственников, и плюс работа», и в общем-то, и времени прошло уже больше, чем полгода, то есть она уже как-то приняла мысль, что он умер, в какой-то мере. И её больше всего травмировало не то, что он умер, а то, что, когда он умирал, он сильно мучился, - это была одна тема. И вторая тема - то, что «некому поухаживать за могилой, неизвестно где могила, удастся ли ей когда-то побывать на этой могиле, как ей удастся перевести его останки и потом сделать ему памятник» уже в том месте, где она живет. То есть её волновали эти моменты. И когда мы перерабатывали травматический эпизод, то лингвистика, связанная уже с этой могилой, постепенно перешла в то, что она начала говорить такие фразы, как "ну там же тоже есть люди, и может быть, кто-то захочет почистить от травы могилку, а может быть, кто-то когда-нибудь и цветы принесёт. И там же тоже есть, наверное, матери, которые подумают о том, что если бы их дети были похоронены где-то далеко, то кто-то бы поухаживал за могилкой", то есть у неё стали появляться такие мысли и слова постепенно.

Это ещё не позитивная семантика, но это показатель того, что травма почти переработана, и у неё вместо фиксации на том, что «всё плохо, никто, никак, нигде, никогда», то есть вот этих универсальных количественных, проявляющиеся во внутреннем диалоге, который она озвучивала вовне во время переработки травматического опыта, постепенно стали появляться другие паттерны метамодели в речи. То есть постепенно вместо универсальных количественных стали появляться другие формы обобщения. Кто-то сможет, кто-то должен. То есть стали появляться модальные операторы возможности и долженствования. Стали появляться неконкретные прилагательные и наречия, стали появляться неконкретные местоимения и существительные, стали появляться неконкретные глаголы. И это говорит о том, что уже понижается логический уровень обобщений, и, соответственно, она начинает уже более трезво смотреть на происходящую ситуацию. Но в любом случае, для того чтобы до конца доработать эту ситуацию, и для того, чтобы на замену травматическому опыту пришла уже конструктивная модель будущего, нужно выстроить какие-то более светлые образы. Она уже приняла тему того, что он умер, и теперь нужно, чтобы она могла что-то об этом говорить здоровое, адекватное. То есть, «да, я всегда буду любить своего сына, своего старшего сына. Теперь он становится моим ангелом-хранителем. Когда будет возможность, я перевезу его останки и сделаю ему могилу поближе к могилам своих бабушки и дедушки. За его могилой там смогут поухаживать другие люди, потому что все мы люди, все мы братья. И если бы рядом здесь со мной был похоронен кто-то, я бы тоже пришла и поухаживала, и помогла, и принесла бы цветы, и полила бы те цветы, которые растут на могиле, и выщипала бы траву. Я всегда буду помнить своего сына, и он будет примером для его младших братьев. Жизнь продолжается. И важно позаботиться о моих младших детях. И дать им тепло, любовь и чувство надёжности, защищённости, чтобы они могли жить, учиться и выросли нормально в тех условиях, в которых мы сейчас находимся».

Это пока длинные рассуждения, которые важно, чтобы она проговорила. И когда она проговаривает эти длинные рассуждения, которые ещё где-то спутанные, в которых ещё содержатся обобщения, которые пока могут звучать неуверенным голосом, а я отслеживаю, какие невербальные реакции проявляет эта мама погибшего на разные фразы, которые она произносит. И по мере того, как она их произносит, появляется ощущение того, что из этого необходимо взять в ту короткую лингвистическую цепочку, которую мы будем дорабатывать и которая должна быть встроена как надежные убеждения, в которые она будет верить на 100%, то есть уверенность будет здесь по 10-бальной шкале составлять 9-10 баллов в то, что она говорит. И эта лингвистическая цепочка должна включать в себя отношение к тому, что произошло, то есть принятие того, что да, он умер. Она должна содержать в себе то, что он навсегда будет с ней, а это действительно так. Она может содержать в себе то, что она будет делать, чтобы выполнить волю умершего. Иногда мы это включаем, иногда нет. Это может содержаться в этих коротких встраиваемых фразах. И их построение – это тоже отдельная работа. И через некоторое время я расскажу, как именно ее можно наиболее эффективно провести.