Бутафор

Татьяна Веретинская

Посвящается памяти Пронина В.Е.

butafor

Когда хотят сказать о чём-то не настоящем, искусственном, пренебрежительно говорят: бутафория. Некоторые вообще, и слова-то такого не знают. Часто в поликлинике меня спрашивали: кем работаете? и когда я отвечала: бутафором, переспрашивали: а что это такое? Приходилось объяснять, что бутафория, это все объёмные театральные декорации и игровой реквизит: архитектурные детали, скульптура, посуда, оружие, всё что не нарисовано. Но речь здесь не об этом.

Я хочу вспомнить об одном интересном человеке, который своими руками творил эту самую бутафорию. Мне довелось поработать под руководством этого удивительного мастера в Краснодарском театре Драмы, куда я пришла после художественного училища в начале восьмидесятых.

Василий Емельянович - так звали героя моего рассказа, светлая ему память, всю войну прошёл, прополз по-пластунски, так как служил в разведке, и не раз пересекал линию фронта с заданием привести языка. Весну сорок пятого встретил на вражеской территории. Демобилизовавшись, вернулся в Баку, где жили родители. Его отец работал в нефтедобывающем производстве, как и родители многих его друзей. Помню, как он рассказывал: «У каждого в доме имелся тяжёлый пузырёк с ртутью. Мы, мальчишки иногда самовольно брали его, натирали себе руки-ноги и удивляли девчонок. Однажды одну девочку натёрли всю, как изваяние. Ну и влетело же нам тогда», - признался Емельяныч, как мы его называли.

Устроился вчерашний фронтовик в Бакинский театр Оперы и Балета бутафором. Участвовал в создании декораций к спектаклям, оставшихся навсегда в истории театра и в памяти истинных ценителей театрального искусства. Через несколько лет переехал на Кубань в Краснодар, где и прожил до конца своих дней.

Невысокого роста, худощавый, с ногой тридцать девятого размера, с половиной желудка, с руками увитыми вздувшимися венами, он не мог сидеть без дела. А какой был рассказчик, слов не найти!

Особенно много рассказывал Емельяныч нам - молодым декораторам и бутафорам, в период после сдачи спектакля, когда до запуска в работу следующей постановки, как минимум неделя передышки. Цеха прохлаждались, отдыхая от напряжённой работы, выполняя лишь реставрацию спектаклей текущего репертуара. Швея-декоратор - шила, я вязала, кто-то читал, кто-то просто курил и плевал в потолок. Целыми днями - святое дело, гоняли чаи. Емельяныч в это время брал приготовленную для такого случая липовую дощечку, доставал резаки и вырезал по дереву. Свои творческие работы он щедро раздаривал налево и направо, покрыв лаком, после окончательной шлифовки самой тонкой наждачкой. Сам он рисовал неважно, поэтому сюжеты для своих рельефов просил нарисовать художников - декораторов.

И вот, руки резали деревяшку, память уносила его в прошлое, а мы садились рядом и слушали. Многое поведал старый мастер, чего мы, родившиеся после войны, никогда и не узнали бы.

Он говорил, что в многотрудные послевоенные годы бутафоры подкармливали актёров, иногда падающих в голодные обмороки лепёшками, выпеченными из смётки. Мало кто знает, что это такое. В те далёкие времена в театрально-оформительском производстве применяли только три вида клея: столярный, резиновый и клейстер. Так вот, этот самый клейстер варили сами из смётки, которую закупали на мельнице. Это, собственно, рассыпанная в процессе изготовления мука, сметённая с пола вместе с пылью, сором и следами жизнедеятельности грызунов. Иногда она бывала почище, иногда грязнее - раз на раз не приходилось. Бутафоры засорённую смётку просеивали и пекли, чуть подсластив пышки-лепёшки. Сами ели и угощали своих голодных коллег.

Часто, как бывший фронтовик, рассказывал о войне, а мы слушали, не пропуская ни слова. Такого в кино не показывали! Он рассказывал страшные вещи, но иногда и забавные случаи.

Как-то раз парнишка декоратор спросил его: приходилось ли ему надевать во время войны противогаз. И наш ветеран рассказал такую историю:

"После каждого боя взвод химической защиты развешивали для проветривания противогазы. Следили за их сохранностью, и ему лишь однажды пришлось надеть его. А дело было так. Только мы отбили какую-то деревушку. Передышка. Поскидали бойцы сапожищи, на ногах кровавые мозоли. Я тоже сошвырнул сапоги на два номера больше, размотал портянки. Сидим, наслаждаемся тишиной. Цветут, раненные осколками снарядов яблони. Так тихо, что слышно, как жужжит откуда-то прилетевшая одинокая пчела. И вдруг гул вражеской авиации. Воздух! Я, и со мной несколько ребят заскочили в избу, чтоб избежать осколочных ранений, а если прямое попадание, так хоть без мучений. Налетели мессеры, покидали бомбы. И вдруг: Газы! Газы! В воздухе жутко завоняло. Надеть противогазы! Каждый боец, вспоминая всё чему учили, как мог, стал натягивать это средство химзащиты. У нас был парнишка Микола - хохол. Так вот, ему как раз противогаза не досталось. Мы сидим, как слоны в зоопарке, пыхтим, а бедняга мечется от одного к другому и чуть не стонет: «Хлопцы, а як же я, а як же я, хлопцы?»

Смекалистый Василий - мой герой, смотрит: тот дышит этим воздухом, стоит, не падает, за горло не хватается, не задыхается. Снимает с себя противогаз и протягивает Миколе: «На, надевай».

Тот молча хватает и судорожно напяливает на себя. Стал Василий анализировать свои ощущения. Вонища, конечно, неимоверная, но голова не кружится, дыхание не перехватывает, глаза не слезятся. Короче, не смертельно. Тогда, видя, что с ним всё нормально, и другие, поснимав противогазы, вышли во двор. Тут вонь просто нестерпимая. Зашли за сарай, и что же? Мощный снаряд угодил и разорвался прямо в громадной навозной куче. Посмеялись, вернули противогазы химикам и больше никогда до конца войны этот реквизит не использовали.

Помню его рассказ о том, с какой помпой в послевоенные годы оформлялись праздничные колонны к первомайским и октябрьским демонстрациям трудящихся.

Приехал как-то в театр председатель одного колхоза и заказал ему свинью в натуральную величину. Она должна была стоять на грузовике с опущенными бортами и изображать наглую фашистскую военщину, вторгшуюся в наш огород, а колхозник в гимнастёрке со штыком наперевес - русского солдата, отразившего натиск вражеских войск. Сделал заказ. Обговорили оплату, и председатель укатил в свой колхоз повышать надои от отдельно взятой доярки.

И вот вылепил мастер внушительных размеров хавронью из глины, облепил в несколько слоёв газетой и старыми программками списанных спектаклей, дал высохнуть. Разрезал папье-маше на две половинки. Да, папье-маше с французского - делать из бумаги. Кстати, во многих старинных дворянских особняках лепнина в интерьерах выполнена в этой технике - из бумаги! Так вот: больше ненужную глину Василий Емельянович разобрал и покидал в специальный ящик. Две лёгкие бумажные половинки громоздкой хрюшки соединил жестяными скрепками, шов тщательно заклеил, высушил, загрунтовал и расписал гуашевыми красками. Свинья получилась как живая, только что не хрюкает. Подошёл срок. Явился заказчик. Привёз обещанные деньги за работу. По тем временам не малые. Почти месячная зарплата. Осмотрел со всех сторон. Остался очень доволен. Только Емельяныч спрятал свой гонорар в карман, перепачканной красками и клеем робы, как председатель говорит: «Сейчас я пойду позову людей, чтоб погрузили её в грузовик». А мастер спрашивает: «Зачем люди, какой грузовик?»

 Проворно поднимает свинку и вручает заказчику. У того глаза на лоб. Как! Из чего она сделана? - Из бумаги, - чистосердечно признаётся Емельяныч.

- Вы меня обманули! - завопил возмущённый председатель. - Я заплатил за бумагу такие деньжищи!!!

Тут Емельяныч спокойно берёт у него из рук свинью, поворачивается с уходит со словами:

- Поставьте живую, и пусть она стоит на вашем грузовике сколько надо.

Тогда председатель понял, что сглупил и пошёл на попятную. Поблагодарил, взял бутафорию и укатил в свой колхоз.

Пьём мы раз чай. Я жую бутерброд с колбасой. Другим угостила шефа.

- А ты знаешь, откуда пошло выражение "разбираться в колбасных обрезках?" - спрашивает он у меня и морщинки лучиками блеснули вокруг глаз.

- Нет, не знаю.

И начинается новый рассказ: «После революции в магазинах был огромный ассортимент колбасной продукции. Выбирай на любой вкус! И продавец, взвешивая вам выбранный деликатес, обязан был обрезать колбасный батон или палку с двух сторон. Отрезанные краешки собирали, а потом по минимальной цене продавали малоимущим представителям победившего пролетариата. Если же человек когда-то жил припеваючи, а потом в результате известных катаклизмов разорился, он прекрасно разбирался в сортах колбас и мог по этим кончикам отличить один сорт от другого».

И тут же рассказал, как для директора мясокомбината к майской демонстрации изготавливал муляжи всего ассортимента продукции колбасного цеха.

- Нам непременно нужны образцы каждой колбасы, - поставил условие хитро-мудрый русский мужичок.

- Ну, это само собой разумеется, - заверил мастера директор. - Завтра же доставим.

На следующий день к театру подъезжает машина и выгружают два ящика с образцами колбасной продукции. Наелись колбасы тогда, говорил, до отвала. Ещё и деньги заплатили за муляжи!

Руки у него были золотые. Хрустальную вазу мог сотворить из куска жести, мраморную статую из бумаги, ажурные кованые решётки - из проклеенной ткани... Много чего, разве всё упомнишь?!

Но были в его рассказах и грустные нотки. Очень обижался Емельяныч на свою судьбу. Язва желудка у него открылась буквально через несколько дней после того, как прошёл пятилетний срок после войны, когда давали военную инвалидность. С горечью говорил о случаях дедовщины и самодурства вышестоящего начальства во время войны. И в мирное время фортуна зачастую поворачивалась к нему тылом.

Даже, - говорил, - жене изменить ни разу не изменил!" Он иногда ездил в санатории, где с этим делом, как сейчас говорят не заморачиваются. А он пока приглядывался, знакомился, пока обхаживал, сближался с женщиной, а там и уезжать пора, или её физиология вдруг препятствовала грехопадению. Да, в семейной жизни не всё у мастера было гладко. Жена - вздорная, склочная женщина на корпоративных праздниках часто ставила мужа в неловкое положение. Сын тоже не удался. В армию в своё время призвался в стройбат. Строил в Подмосковье генеральские дачи. Правда к выпивке пристрастился ещё на гражданке, а уж после этой "школы жизни" домой вернулся конченным алкоголиком. Отец, заботясь о судьбе сына, устроил его монтировщиком декораций в театр. Тут много ума не надо: бери это, тащи на ту марку, т. е. отметину. Но и тут он пил и прогуливал. Позорил своего уважаемого всеми родителя.

Я в то время только вышла из декретного отпуска и училась быть матерью. Меня беспокоило: смогу ли я воспитать достойного человека, чтоб не было стыдно за него в старости.

- Где вы допустили ошибку, Василий Емельянович? - приставала я к умудрённому житейским опытом человеку. - Как мне избежать этого?

Его слова я запомнила навсегда и теперь передаю следующему поколению:

- Главное в воспитании, - говорил он, - чтобы слова и поступки одного родителя не расходились со словами и поступками другого. У моей жены неистребимый дух противоречия: если я говорил: «это белое», она утверждала, что это чёрное, и наоборот. Человек настроения, она то зацеловывала ребёнка, заласкивала, то, находясь не в духе, могла запустить в него чем попало. Ещё он говорил, что мать должна культивировать у детей уважение к отцу, а отец к матери. А самое главное: поступки воспитывают вернее самых мудрых слов.

Скоро у Василия Емельяновича начались неприятности из-за сына с администрацией театра. Непутёвый сын до такой степени подорвал отцу авторитет, что тому не дали к двадцатилетию работы в театре почётного звания. Это его сильно огорчило. В конце концов сына выгнали за пьянку. Он устроился на стройку - опыт работы на генеральских дачах пригодился, но вскорости, перебрав лишку свалился с лесов и убился. Через полгода умер и мастер. Его до последнего мучил вопрос: Почему бутафорские вещи у него выходили, как настоящие, а в реальной жизни всё складывалось не так, как мечталось на фронте во время передышек между боями.


petrenko small

Татьяна Веретинская, г. Краснодар