Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Скорбную обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
Когда Ахматова это писала, Гумилев был еще жив. Целых пять дней августа 1921 года…
Когда я решила начать этот текст ее словами – на меня с размаху навалилось ощущение огромной мощи, ужаса, ярости и боли из недр исторического разлома, в который вверглась моя страна в последние два века. Начиная, пожалуй, с русско-турецкой войны, которую великий врач Пирогов назвал эпидемией безумия.
Навалившееся на меня переживание продемонстрировало, что демон несбывшегося, как и его ближайший родич пожиратель времени, живет в пространстве контакта человека с судьбой. Но, в отличие от этого родича, демон несбывшегося напрямую связывает ее через значимые сюжеты с судьбами больших систем - народа, страны, мира. А через них - с историей человечества в целом.
Основываясь на этой связи сюжетов, я сформулировала метафору своей врачебной работы следующим образом. Ваше самочувствие, а также способность ставить и решать жизненные задачи здесь и сейчас являются закономерным результатом всей истории человечества. Меняя «прошивку» тела под новый сюжет своей жизни – вы меняете ход мировой истории через свое отражение в этом сюжете.
В такой работе важно опираться на мировое культурное и духовное достояние. На опыт тех, кто решал подобные задачи для себя, своей эпохи, своего народа. И оставил после себя точные метрики и метки.
Так на волне пронзительной ахматовской строфы дано мне было воспринять опыт совладания с демоном несбывшегося, явленный в поэтическом наследии Анны Андреевны. И по мере моих сил отразить его в этом тексте.
Этот опыт включает глубокое понимание истоков расхождения состоявшихся и несостоявшихся сюжетов жизни. И способность со всей полнотой и силой проживать состоявшееся, сохраняя связь с тем, что ушло:
Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов…
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца…
Такой опыт позволяет с предельной ясностью свидетельствовать, поэтически отражать и осмысливать происходящее. Занимая тем самым по отношению к большим сюжетам активную и сильную позицию на равных. Позицию живого Свидетеля Эпохи. Страстного, творческого и мыслящего, способного во всей полноте вместить и назвать происходящее не только в масштабе своей личной судьбы. Но и в масштабе истории человечества:
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают, дело не ждет.
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
Как же формируются и проживаются самостояние и жизнестойкость, которые дают такую силу?
Я вижу здесь три момента. Первый – глубоко религиозное отношение к жизни и смерти.
Второй - высочайшая культура переживания, способная преобразовывать запредельное житейское страдание в строгий целительный духовный опыт.
И третий – посвящение своей жизни как целого своему делу. Главному проекту своей жизни.
Все это дало Анне Андреевне возможность прожить и передать, а нам – понять и прочувствовать, каким образом происходит прямое, физическое совладание человеческой души с демоном несбывшегося.
В ситуации, когда никакие внешние, вещные, земные опоры рушатся на изломах истории.
Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор – к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней – царственное слово.
Давайте расшифруем эту краткую подсказку.
Разрушающий золото мышления, сталь воли и мраморные скрижали памяти демон несбывшегося - это затянувшийся ответ организма на внезапное драматичное разрушение важного жизненного сюжета. А именно - на потерю динамики и опоры, которую давала телесная вовлеченность в этот сюжет. Возникающее при этом ощущение тотальной пустоты и физического провала настолько непереносимо, что вы даже не успеваете его отследить. Поскольку организм быстро отвечает на это взрывом эмоций.
С течением времени происходит следующее.
Организм по инерции пытается искать опору в прерванном сюжете. То через отчаяние, как скорбный ангел на фото. То через сражение, как спартанский гоплит. Как бы разнося по времени, раздваивая, расщепляя первичную реакцию. Лишь бы «проскочить» невыносимое ощущение тотальной пустоты. Так возникают эмоциональные ножницы. Сила, которая орудует этими ножницами – и есть демон несбывшегося. Как обезумевший закройщик он кромсает ткань жизни, пока не раскромсает вконец.
Единственное, что способно остановить безумного закройщика, забрав из его рук ножницы и передав управление вам – это печаль.
Она полностью переключает ваше внимание из пространства сюжета в реальное, физическое пространство. Из тела персонажа сюжета – в реальное, физическое тело. И у вас появляется возможность затянуть зияющий пролом, наполнив сознание реальными телесными ощущениями. Живое тепло, тонус мышц, тяжесть, пульсация, дыхание – проявления нормальной биологической жизни. И в этих условиях незримая рана постепенно затягивается.
Так печаль оказывается прочнее золота, стали и мрамора. Поскольку она заменяет опору на драматические переживания опорой на спокойную естественную телесность. На внутреннее достоинство, которое в ней живет. И пробуждает таким образом ясность мышления, мудрость и волю. Выражаемые в том самом царственном слове. За которое отдал свою жизнь Николай Гумилев. И которому посвятила жизнь Анна Ахматова.
Итак, подытожим.
Как же победить демона несбывшегося?
А очень просто.
Осознать историческую сверхзадачу и сделать себя соразмерным ей. Насколько получится.
Ирина Чеглова - врач, исследователь, психотерапевт, кандидат медицинских наук