Природа поступков

Светлана Гончаренко (Алкея)

Фото Олега Бухенко

Чтобы понять природу человеческого поведения и разобраться в его поступках, хороших или плохих, нужно будет понять не только то, что происходило за секунду до какого-то события, но и то, что происходило миллионы лет назад. Факторы, которые влияют на поведение человека, лежат не только во внешней плоскости, но и глубоко внутри человека, внутри его личности, внутри его генетики.

Природу поступков исследуют писатели-мыслители.

Почему Герасим утопил Муму? Над этим поступком героя рассказа Ивана Сергеевича Тургенева «Муму», написанного в 1852 году, я думала долгих двадцать лет! Двадцать. Я прочла рассказ в детстве, лет восемь или девять мне было. Прочла запоем. Впала в ступор, долго молчала, ни с кем говорить не хотела. Не могла. Домашние тихо жили своей привычной жизнью. Помню, у бабушки подруга в гостях была и вторая моя бабушка. Они пили чай в другой комнате. А я сидела в маленькой комнатке за печкой, на диване полном всяких книг и семейных реликвий, сидела и молчала. Сама с собой.

Герасим этот не шёл из головы. Как он мог так поступить? Взяв книжку с красивейшими картинками, я перечитала рассказ ещё. И вот тут меня прорвало. Я рыдала так громко, что прибежали все: и бабушки, и тётя Рая, и даже бабушкина старшая сестра, что жила за стенкой, в другой части их общего родового дома. Нашего дома. Дома, в котором я позднее (а, может, прямо тогда) родилась как писатель. Меня успокоили, отпоили молоком, уговорили рассказать о своём горе. Но бабушка и без разговоров всё поняла - книжка, залитая горючими слезами, с расплывшимися картинками, лежала подо мной.

Эта книга до сих пор стоит у меня перед глазами. Все картинки помню. Описания, как будто только что сама там побывала. До чего Тургенев был мастер слова! И боль. Невыразимая боль души. Тогда я впервые узнала, что в мире есть неравенство, зависимость одних людей от других и жажда свободы. Я сравнила эти ощущения со своими.

В школе в моём классе учились дети крупных чинов, полковников, подполковников, начальников всяких управлений. В то время как детей рабоче-крестьянского рода-племени было человек пять. И я была среди них. Нет, нас не имели права угнетать, на дворе стояли благополучные восьмидесятые годы двадцатого века. Но на задворках Страны Советов, в моём родном Забайкалье, уже тогда остро чувствовалось, что дети начальников чем-то «лучше» детей рабочих. И хотя моя мама работала в Управлении железной дороги, заведовала секретной службой, но папа-то мой был простым машинистом, работягой.

Училась я поближе к маминой работе, к Управе, в самом центре Читы, в спецшколе с уклоном на китайский язык. Там и учились все дети городского и областного начальства. Родители ублажали учителей, кто во что горазд. Учителя все были горазды на похвалы тем ученикам, чьи родители перед ними пресмыкались. И сами они пресмыкались, юлили и подлизывались. Противно! А мои родители были принципиальными: цветы учителю по праздникам - это хорошо, а сверх того - уже не по-советски. И баста.

Я росла такой же. Принципиальной. И всегда чувствовала, что учительница как бы чуть-чуть принижает, оценки снижает. А училась я с трудом, потому что тугодумом была довольно долго. Я из тех, кто развивался медленно.

И вот смотрела я на своих одноклассниц - одеты они с иголочки, как куколки; ручки, тетрадки у них заграничные. И в учёбе у них – всё отлично, хотя знания их непрочные, потому что они зубрили, а что сверх учебника спроси их – никогда не подумают, не поразмышляют, сразу ляпнут, что не знают, и всё. Я была не такой. Родители мои, конечно, старались одевать нас с сестрой не хуже, у нас всё было, новое, хорошее, красивое. А уж в учёбе я старалась до всего дойти своим умом и читала больше того, что задавали, интересовалась всем на свете. И если бы меня кто спросил что-то сверх учебной программы, стояла бы, голову чесала, мозгами шевелила, но нашла бы, что ответить. Так почему мне оценки ниже, чем этим зубрилкам? Несправедливо.

Размышляя о злой барыне, я вспоминала несправедливых воспитательниц в садике, которые невзлюбили мою маму и отыгрывались насмешками и попрёками на мне, маленькой и ничего не понимающей. Они издевались надо мной, запирая в тёмный чулан с инвентарём и раскладушками, заставляли стоя кушать, высмеивали с язвительными выражениями при любой моей оплошности. А ведь я была покладистым дитём, тихо, смирно сидела, рисовала, лепила, играла с кубиками, любила конструкторы, разбирала и чинила машинки. И всегда думала, за что меня так? А потом школа началась, и всё повторилось. Только стало хуже, потому что уже сами дети, ровесники, невзлюбили меня за то, что была правдивой и прямолинейной.

Фото Олега Бухенко

И вот я, маленькая, чувствовала себя Герасимом.

Шли годы, а я всё думала, вспоминала утопленную Муму и снова думала. Почему он это сделал? Неужели нельзя было просто уйти?

И вот по прошествии долгих лет учёбы в вузе, работы в школе, после переездов моих бесконечных, скитаний и поисков себя и своего места в жизни, я снова вернулась к этим вопросам про этот изуверский поступок Герасима. Не просто так дело было.

В то время я работала редактором детско-юношеской газеты в Чите (газета называлась «Чадо»). Мне пришло в голову переписываться с читателями и собирать совершенно уникальный материал для печати - первые детские статьи, сказки, стихи и рассказики ребят о своих друзьях, о школах и кружках, об увлечениях, мечтах и проблемах. Одна из моих читательниц и лучших юных корреспондентов стала в одночасье инвалидом. Несчастный случай ли это был, или всё же злой умысел чей-то - невыясненные обстоятельства до сих пор. Она упала с крыши девятиэтажки. Для меня эта трагедия юнкора стала личной. Мы близко общались, дружили, я знала её маму, семью. Какие это чудесные люди и как они спасали свою девочку! Несмотря ни на что, она выучилась в вузе, обрела профессию переводчика и даже осуществила мечту - стала путешествовать. На коляске. Не сдалась, не опустила рук. Но тот поступок - на крыше - он не давал мне покоя.

И я снова вспоминала Герасима. За что ей? Почему так радикально? Почему нельзя было решить всё без жертв?

Нельзя.

Иван Сергеевич Тургенев показал через гиперболизацию - через утопление невинного существа - грозную суть угнетённого состояния души. Когда над человеком издеваются сверх всякой меры, когда ему не дают дышать, жить, поступать свободно по своей воле, в нём пробуждаются хтонические силы, силы древние, дремучие, страшные.

Гипербола - страшное орудие в руках писателя. Преувеличение. Это как лупа, которая во много-много раз увеличивает то, что в реальном размере не больше зерна.

Проблема угнетённой души не видна в потоке будней, не видна многим. Мы угнетаем друг друга походя, уже не замечая оскорблений, язвительных (прикольных?!) замечаний, грубости, а то и откровенного хамства. Циничные поколения, одно за другим - шагают по головам. Мы стонем от увеличения цен, от налогов и пошлин, стонем от коррупции. И думаем, откуда это всё лезет, прёт и вываливается. Да оттуда, от безразличия всех по отношению ко всем. Мы угнетаем друг друга по чём зря. И потом прыгаем с крыш.

Только «страшное нечто» - потрясение - гипербола бытия - может вернуть нас на путь истинного человеколюбия. Слово длинное, сложное, да без него никак. Человеколюбие вопиёт сквозь наши будни!

Герасим должен был утопить Муму. Должен. Он не мог поступить иначе. Это Россия - с её странной любовью к родным могилам и полным безразличием к живым! Это наш эгоцентризм, зацикленность на себе, своём, личном! Это наше превосходство одних над другими! А кто вам сказал, что барыня лучше дворника? А хоть бы и лучше! Пусть так. Но зачем угнетать, давить, растаптывать человеческое достоинство другого человека? Только потому что он другой?

Я ушла в самую глубь темы о поступках и их сложно постижимой природе. Корень поступков в нас - внутри, а не только во внешних обстоятельствах и окружении. Бабушка меня всегда учила: «Посеешь привычку - пожнёшь поступок; посеешь поступок – пожнёшь характер; посеешь характер – пожнёшь жизнь». Теперь буду вечно думать о том, как не привыкать... к тем деяниям, за которые впоследствии может быть мучительно стыдно... И, кажется, я давно знаю ответ, как избавить себя от ненужных привычек. Но это уже тема другого эссе.